Melt! Поэма света, звука и металла

На be-in опубликовали мой текст про Melt. Это попытка рассказать более-менее адекватно о том, что же так расхерачило нам всем мозг за три дня. Я писала его в подвальной студии диджея, где мы жили в самом начале, туда вообще не проникал свет и в 10 утра было темно, как ночью. Там, конечно, нет самых веселых историй (типа как мы бегали в пресс-центр попить воды), но их я расскажу как-нибудь потом. Зато есть рассказ о Феррополисе. И о том, как мы провели утро воскресенья на Sleepless floor.

Немецкий музыкальный фестиваль Melt! доказывает, что даже в цифровой век феномен оупен-эйров не лишен магии, возникающей, когда тысячи людей собираются в месте, напоминающем то, что ждет нас после апокалипсиса

7 утра, бит техно, под ногами грязь и пустые бутылки. Вокруг действительно очень грязно, весь день и всю ночь шел дождь. Кажется, всем все равно. Солнце поднялось высоко в небо, наступает чудесное свежее утро после грозы. Оно освещает парня с волосами мятного цвета и в очках в желтой оправе, бледных девочек, у одной из которых проколот нос, человека в водолазном костюме, другого в махровом халате в сердечко, третьего с надувным резиновым утенком на голове, скинувшего ботинки и танцующего в грязи в одних носках. Самые отчаянные, наполненные иррациональным счастьем, самые неадекватные повторяют механические движения под ритмичную музыку. Ноги промокли, с освещенного утренним светом озера дует прохладный ветер. Это неофициальное окончание фестиваля Melt, последние часы на бессонном танцполе.



Фестиваль Melt! Проходит с 1997 года, его аудитория за 14 лет возросла с двух тысяч человек до белее чем двадцати. Его отличие от других популярных музыкальных фестивалей в том, что это не совсем рок-фестиваль, в лайн-апе подряд идут инди-группы, электронные и техно-музыканты. В бесконечной залитой светом ночи под бит из глубин, где когда-то были шахты, прекрасно сочетаются бритпоп Pulp и безумие Crystal Castles, хип-хоп Streets и Digitalism, легенда минимал-техно Ричи Хоутин и Сut Copy, Drums и Proxy, Boys Noize, Architecture in Helsinki, Metronomy и Atari Teenage Riot.

Первые концерты начинаются в четыре часа дня, последние заканчиваются в шесть утра, и при этом всегда есть места, где пульсация музыки не затихает 24 часа в сутки. В прошлом году Melt! был признал лучшим фестивалем по версии музыкантов, он прекрасно организован, там даже есть световой экран, на котором сообщают, на какой сцене и насколько задерживаются выступления, впрочем, это происходит довольно редко. Но кое-что другое делает Melt поэмой света, звука и металла, заставляющей потерять дар речи, — с 1999 года фестиваль проходит в Феррополисе, открытом музее техники начала XX века.

Хотя кажется, что это место существовует вне времени, "Железный город" был открыт всего лишь в 1999 году, основа экспозиции - пять огромных эксткаваторов, которые использовались на шахтах Golpa-Nord и вызвали неверотяное восхищение на Всемирной Ярмарке в Париже в 1900 году, на заре эпохи преувеличенных надежд на технический прогресс. Им уже более ста лет, некоторые из них достигают 30 метров высоту, пары сотен метров в длину и весят около двух тысяч тонн. У них даже есть имена и названия — Gemini, Mad Max или Medusa. Изначально Феррополис был проектом по восстановалению (а также сохранению в назидание) разрушенного индустриализацией ландшафта, сейчас он также является площадкой для фестивалей и концертов. Днем экскаваторы темнеют на фоне неба, а когда на Феррополис опускается ночь, они залиты морем света и окрашены в лиловый, синий, зеленый или желтый. Их металлические суставы и нервы неподвижны, они отражаются в прозрачном озере и становятся невесомыми миражами, пока люди тоже теряют все то, что тянет их к земле.



Все три дня Melt! испытывает на прочность способность вопринимать неконвенциональную, грубоватую, но совершенно невероятную красоту. Стоишь ногами в мокром песке, небо и вода в озере приобретают серо-лиловый оттенок, пока солнце садится, на небе полная луна висит совсем рядом с огромным диско-шаром, на сцене зеленые лазеры и цветной невесомый дым под музыку Николаса Жаара. Самые прекрасные люди на земле наполняют безжизненный и бесчеловечный город железа своими очаровательными молодыми хорошо одетыми телами. Днем валяются на берегу озера, отсыпаясь. Жители Берлина или Гамбурга в красивых ботинках. Безмерно счастливые люди с черными глазками и индуистскими точками на лбу, блестками на лицах, сосущие леденцы, целующие друг друга в порыве вселенской любви и не знающие усталости на нелегальных, но доступных стимуляторах. Вселенная сотрясается в их головах, слова и звуки разбиваются на тысячи осколков.

Melt! - такой формат развлечений, который мог бы пережить любые метаморфозы человечества. Он стирает грани жанров и субкультур, в нем есть элемент неуправляемого языческого праздника, а также продуманное позиционирование (кое-что кажется специально подстроенным для употребления синтетических наркотиков), и при массовости он все же невероятно личный - на фестивале нет ни одного огромного экрана, где бы транслировали выступления. Что еще раз доказывает, что сердце у того, кто на сцене, совершенно такое же, как и у того, кто в зале. И оба они тают.

Lame

В Берлине я узнала новое слово. Для нового слова на 15-й год изучения английского языка оно очень короткое и простое. Это слово "lame".

- Guess we both were quite lame.
- What?
- Lame.
- What does that mean?
- You know... bad. 

Было где-то 12 дня. Я спала жалких четыре часа где-то в районе прошлых суток. Но все же мы были идеальной парой - я под четвертинкой таблетки с Мэлта в среду ночью и он, игравший в Club de Visionaere 15 (!) часов со своими двумя друзьями техно с пластинок и снюхавший с ними вместе дорожку в полтора метра кокаина. Не знаю, кому из нас больше необходимо было проверить любовь друг к другу наступлением серого Берлинского утра, но так получилось. Club de Visionaere находится на реке, и над открытым пространством там огромная плакучая ива, которая по ночам окрашена прожектором в оранжевый. Очень маленький танцпол, в уголке которого мы ликующе бросили все свои вещи в грязную лужу, притом что прямо над лужей были крючки, куда можно было их повесить, сальные пятна с моей куртки отстирались только два дня назад.
Я люблю техно за то, что оно такое простое и примитивное и одновременно держит тебя, не отпуская. Техно даже рассказывает тебе историю. Какими-то своими средствами. Хотя если подумать, что же появилось раньше - техно или экстази, мы решили, что это как курица и яйцо, довольно философский вопрос.

Peter de Potter

Peter de Potter did a photographic installation on the window façade of the first floor of the Berlin Congress Center. The series showed pictures with a remarkable size of the artist’s personal archive.

I am not surprised it was in Berlin, fits in so great.

















Peter de Potter is a Belgian artist. Since 1996 he has been contributing both as artist and writer for Belgian (including Weekend Knack) and international publications (including i-D). He was also involved in the exhibitions "The Fourth Sex" (Pitti Immagine, Florence, 2003) and "Excess" (Pitti Immagine, Florence, 2004). Furthermore, he was curator of NEO80 (Pitti Immagine, Florence, 2004) where his video sculpture "The Young Gods" was also exhibited. His work has been published in various magazines including Arena Homme Plus and Atmosphere.

"Peter de Potter means a lot to me. We collaborated for 10 years but now he does things completely independently. A part of the world that I represent has been shaped with the collaboration of Peter de Potter. This personal and working relationship has had that impact. Saying that, he is a completly independent artist in his own right that I feel the world has to see". Raf Simons

Pictures and text Peter de Potter & CQC

Berlin July

Я  до сих пор не знаю, в чем феномен Берлина. Почему ты приезжаешь туда, как в любой другой город, совершенно уверенный, что ничего особенного не случится, а уезжаешь с мыслями, что никогда больше никуда кроме Берлина не поедешь, и все твое тело покрыто синяками от его поцелуев. Самых разных: от красоты и наркотиков, страха, техно и настоящих поцелуев. Так случается не со всеми. Но со мной неизменно так.
Думаю, у Берлина есть собственное сознание. Хаос тоже мыслит, и у него самое творческое мышление на свете. Энтропия - непреодолимо заразная вещь и невероятно соблазнительная, когда раскрывает тебе свои объятия. В Берлине мы постоянно проебывались. Нас было пятеро, а через несколько минут оставалось трое, потом все терялись поодиночке, у нас не работали телефоны, захлопывались двери, терялись ключи, и никто не мог ни с кем связаться. Яша даже предложил завести дневник проебов, куда можно было бы записывать, кто проебался, когда, где, сколько это продлилось и что понадобилось, чтобы снова найтись. Как правило, находились мы тоже совершенно случайно и в самых неожиданных местах. Самое странное, всегда чувствуешь, как проеб свершается, но сделать совершенно ничего не можешь, все просто выскальзывает из рук. Очень по-настоящему.

В Берлине можно было бы провести очень много времени, не занимаясь, по мнению всего остального мира, совершенно ничем. Смотришь вокруг и принимаешь какие-то наркотики, любишь кого-то, твое сердце бьется и этого достаточно. Даже уже много. Берлин существует на усиленно бьющихся сердечках. В конце концов, тебе становится тяжело, больно и плохо (в этот раз был дождь и постоянно холодно, особенно по ночам, а ни у кого из нас толком не было теплой одежды), и одновременно прекрасно, чувствуешь себя невероятно крутым, потому что становишься таким же, как и Берлин, со всеми его пустырями и разрушенными зданиями, чувствуешь всю его боль и каждый обтертый камень, внутри наступает точно такое же разрушение, и в нем эхом отдается бит техно с пластинок.

Ты сидишь в тишине, а в голове до сих пор слышишь эхо музыки прошлой ночи. Эти две секунды ожидания после того, как уже нажал кнопку и на ней загорелись красные лампочки, перед тем, как откроются двери желтого вагона метро. После шести часов в клубе Berghain (было уже 11 утра) мы решили не идти домой, а поехать на воскресную барахолку в парке на Bernauer Strasse. Было очень странно, потому что все вещи на прилавках казались невероятно крутыми и никак невозможно было сосредоточить внимание на чем-то одном. Яша зависал в магазине с техно и электронными пластинками, где почти каждую можно было послушать, так что он просто стоял и слушал, а потом купил какой-то странный австралийский хип-хоп, записанный как будто в крошечной комнате, и ремикс Hot Chip на два трека Kraftwerk - мы все умирали, поставив это на проигрыватель в квартире. Никто особенно не фотографировал, разве что на пленку, и не читал, Яша перелез через какую-то ограду в Темпельхофе и забрался в старый самолет, оцарапав шею, их поймала охрана, но отпустила просто так.

Я не могла ничего написать, даже текстовое сообщение давалось мне с трудом, в Берлине я перестаю понимать, как работает текст, перестаю его видеть, как вижу сейчас, до того, как написать. В понедельник или вторник ночью я обнаружила себя в туалете какого-то бара в Нойкельне, целующейся с бритым парнем с пирсингом в носу, парень был из Флоренции и вся его правая рука была изрисована фальшивыми татуировками, сделанными шариковой ручкой. Тут-то мне и показалось, что это уже слишком. Все 10 дней в Берлине мы болтались с мутным пакетиком, в котором было 10 лиловых круглых, купленных на фестивале Melt. Никогда не видела такого красивого нежного лилового цвета. И никогда не увижу, наверное.
Мы были единственными людьми, которые бродили по Тиергартену ночью в кромешной тьме, там вообще нет никакого освещения, только деревья надвигаются из темноты с двух сторон, что-то шуршит в кустах и жуткий зеркальный пруд. В нашем районе отовсюду постоянно несло травой, стоило только открыть дверь, как сразу чувствовался ее запах. В тайской забегаловке сидели напротив аквариума с золотыми рыбками, восемь вечера, проснулись только в шесть, из крови еще вывелось не все, что заставляло глаза так сиять вчера, рыбки были невозможно чудесны, такие яркие, такие плавные движения, скользят в аквариуме и видят тебя насквозь своими маленькими глазками. 

TXL - LED

Сейчас я сижу на даче под яблоней в очень странном состоянии, особенно зная, что из Берлина, кроме нас с Ирой, никто не уехал. Все тотально разъебались. Яша должен был ехать автостопом в Польшу, Лера с Сашей сесть на поезд в Бремен и оттуда полететь в Ригу, но в результате все так и зависли в Берлине. Потому что после Берлина все остальное перестает иметь смысл. И единственное, чего может хотеться, кроме как остаться, - так это поехать домой и проспать сто лет.

Берлин - город с двойным дном. Оно открывается не всем, но мы-то на нем побывали, на самом его втором дне. Наш крошечный самолетик вылетел из Тегеля в девять вечера, когда небо окрасилось в мандариновый цвет, и Берлин был особенно красив в этот вечер, конечно, специально, в одном самолете с нами мимо берлинского заката двигался Николай Валуев (без шуток), а рядом чернильное облако. И все это разорвало мое сердце на мелкие кусочки.

Дома всегда ждут напоминания о собственной адекватной жизни. Например, тот факт, что я полгода не смогу употреблять алкоголь и сахар, как сообщает моя не способная поддерживать нормальный уровень глюкозы кровь. Или я в списке хороших русскоязычных блогов на be-in.

В Берлине меня неизменно поджидают муки вербализации, когда количество текста в блокноте с одной страницы в день уменьшается до трех строчек, нескольких слов и, в конце концов, до полной пустоты и обрывков страниц, которые отрываешь, чтобы написать кому-то свое имя. Но кто же мог знать, что в этот раз меня вместе с ними ждут техно и кетаминовая дыра, из которой нужно будет кого-то вытаскивать,  лучшая ночь в моей жизни, которая на самом деле была тремя часами позднего утра, дождь и дешевое экстази, энергетики из мате, пластинки и наушники Sennhaiser, и мои братья и сестры, с которыми мы пережили все это, и каким-то чудом мы все из одного этого старого скучног грязного города, но стали такими как есть только в Берлине. 

Warschauer strasse

Никто из нас никогда не думал, что бывает слишком много наркотиков. Что это за люди, которые постоянно жалуются на то, что вокруг них слишком много наркотиков? На самом деле, это очень тяжело. Это гораздо тяжелее, чем кажется. Отказываться тяжело, брать тяжело, уменьшать дозу не помогает, они постоянно в картманах, их предлагают, их дают так.  
Мы ехали домой в среду утром, сели не в ту сторону, поезд проехал одну остановку до Warschauer str и там стоял двадцать минут, потому, собственно, что это была конечная, и мы сидели там, удивляясь, почему поезд не едет, а потом он поехал обратно через мост, и вдалеке силуэт берлинской иглы. В десять утра обнаруживаешь себя в руках техно диджея из Манчестера. Идет дождь. Очень холодно. Ни у кого из нас толком нет теплой одежды. Почти нет сил. Зато мы есть друг у друга. И у нас всех есть Райнер Феттинг и его картины, на многих из которых - совершенно невероятный, но до сих пор существующий Берлин. 



Picture "Berlin" by Rainer Fetting

You Melt My Heart

Сегодня утром небо послало нам бутылку белого вина, она валялась брошенная кем-то около нашей палатки на фестивале Melt. Нам вообще много чего попало в руки за эти три дня, и даже если учесть все то, что мы неосмотрительно проебали, досталось даже больше, чем нужно. Это было легко и прекрасно. Серьезно, мы уронили таблетку в лужу в углу фестивального тента, вытащили ее оттуда, и все очень долго смотрели на растекшееся непонятно что манящего лилового цвета, и, наверное, если бы это была последняя, кто-нибудь из нас непременно бы это съел, хотя и лужа была далеко не чистой.
И вот мы ехали в поезде из Дессау в Берлин, пили вино, напротив в трех рядах сидел парень, на которого я как-то пялилась на танцполе под мдма, считая его невероятно красивым, и мы смотрели друг на друга, внутри меня все еще отдавались эхом вчерашние таблетки, и я думала, как хорошо было бы пойти в туалет и целоваться с ним вечно. Мы не смогли даже нормально выйти из поезда на вокзале в Берлине, успела выйти только я, а остальные укатили дальше, и мне пришлось 20 минут сидеть на залитой солнцем через стеклянные своды платформе. У меня в голове, кажется, до сих пор звучит музыка со Sleepless Floor, и Melt в Феррополисе, я думаю, лучший из фестивалей, который только можно придумать, поэма света, звука и металла. И невероятная грязь, дождь и палатка, в которой по горам вещей ползали пауки и три вида муравьев, только сделали это еще более очевидным. И вы, ребята, you melt my heart.

Вчера видели, как по рельсам метро на станции Mehringdamm ползает мышь. Она была очень маленькая и милая.







Pictures by Nan Goldin

I really need a good night out. To be half dead next morning, feeling my blood boiling strong enough to hear the thunder storm of my birth town far far far away. That's not me thinking, that's Berlin thinking through me. I'm just a channel. One out of many here.

Due to my nature I'm a pathetic one.

Berlin

Завтра в семь утра вылетает мой самолет в Берлин. Наконец-то я буду сидеть в самолете, потому что я хочу сидеть в каждом самолете, который вижу в небе, ну или хотя бы через один. Многие люди ищут практичную информацию, вроде того, как доехать от лондонского вокзала Виктория в Гатвик, а находят мои истерические тексты, при написании которых я чуть не плачу, о том, как я трясусь от страха опоздать на самолет в экспрессе, а за окном сияет февральское солнце. I satute you, в любом случае. Much love.

Я буду в Берлине до 27 июля, а также ищите нас с Ирой и с Яшей на фестивале MELT.

Creators keep God alive

I guess everybody is already sick enough with my Nick Cave inspirations, but we all would have to deal with it. There's no better inspiration than another artist, someone merciless upon oneself both inside as getting that all out is such a pain and outside as alcohol and tattoos and drugs require to be enthusiastically merciless. Nick Cave locked himself for 3 years in a room in Kreuzberg to write his first novel, "And the Ass saw the Angel" in 1985, and the Berlin Wall was still there.



I accidentally came across a full version of Nick Cave's The Flesh Made Word  lecture. This piece was re-recorded in 1998 for Vienna Poetry Festival, originally conceived and executed for the BBC Religious Services Department in 1996. So it's about God and sacred texts and imagination, and it touches issue which I've been obsessed with for ages - power of words and nature of text and it's great ability to ruin you and bring you back again.
Just listen. It's beautiful. And there's at lest another reason why we all are here, my friends, feeling our pain and despair and sometimes love.
 Creators keep God alive.





Picture is Annunciation by Fra Angelico.

"Champagne for my real friends, real pain for my sham friends"

Neal Fox is a London based artist and illustator, his last exhibition in Daniel Blau Gallery consists of stained glass windows featuring our beloved wicked dead saints. Hunter S. Thompson, Jean Jenet, Francis Bacon, Serge Gainsbourg and many more. And what's the best of it? Words. For me it's always words and quotes. Not to mention how true for some reasons these pictures are.









Since graduating from RCA in 2005, London based artist and illustrator, Neal Fox has had work featured in The Guardian, The Independent and completed projects for rockers Babyshambles.  The artist has also managed to put together some impressive solo exhibitions at Galerie Daniel Blau in Munich and Galerie Suzanne Tarazieve in Paris of his personal work. And on top of all that Fox also continues to finds time to publish Le Gun, an annual Arts Journal, he co-founded whilst at RCA. In his newest work the artist uses stained glass windows as his canvas and draws inspiration from the wild stories his grandad used to tell him and crazy modern day pop culture. Dazed caught up with the artist to find out more about the exhibition, opening on the 7 July, and what new mythology he is creating in his art.

Dazed Digital: What inspired the work that will be featured in the exhibition?
Neal Fox: I've been doing drawings for a few years now which use my grandad John Watson's ghost as a kind of shaman figure, on a cosmic journey through time and space, a crazy bender through pop culture. He was a bomber pilot, a writer, a chat show host, a publisher, a Soho drinker. Growing up i was inspired by his mythology, but my drawings have become more and more about collective mythologies. The figures who feature in the windows have all been in my drawings in the past. They are all iconoclasts, and they have an element of debauchery to them. I think of them of as kind of alternative saints, who have shaped the ideas of the people and culture that followed them by breaking the rules.

DD: Why did you choose the medium of stained glass and what kind of challenges did that pose?
Neal Fox: It was suggested to me by my gallerist Daniel Blau. He had made a series of windows with the artist Matt Mullican, at a great place called Meyer of Munich, where they have been making stained glass for hundreds of years. I liked the idea of using such a loaded medium in my own way. I spent a lot of time over there working on it all. I was a novice but they had experts in the traditional methods helping me get the hang of it. Its quite painstaking work because all the black lines are hand painted on to hundreds of different pieces of coloured glass and then leaded together. I overdosed on bratwursts and schnapps and nearly killed myself skiing on several occasions. I stayed in the factory at night which is full of old stained glass windows, so i had some weird dreams.

Text via Dazed Digital

Wind, hats, poetry

Dior Homme весна-лето 2012. Всем нравится Крис ван Аш, но всем давно уже скучно просто смотреть на эти текучие ткани, идеальные жилеты и классные брюки. Зато если добавить шляпу и маленькую круглую булавочку - совсем другое дело.





Я хочу купить шляпу. Склоняюсь к той, что продается в All Saints. Это единственная шляпа, в которой я не выгляжу, как деревенщина, она напоминает мне французскую поэзию и корявое дерево у церкви в Шордиче, под которым мы так и повалялись дождливым февральским вечером, и она всегда будет напоминать мне Надю.

Вино

Вчера ночью где-то на перекрестке в районе Чкаловской была моя первая бутылка вина, открытая ключом. Ключом и ручкой, точнее, и открывала не я, и все же впервые мы никого не просили и справились сами. Я не умею. Я могу только отличить на вид, какое вино без пробки, я потратила на изучение этого предмета минут сорок в Стокмане во время пятничной грозы.
Мы с Сашей договорились сходить в Кастлрок (по-прежнему подвал, пахнущий сыростью, с плохо нарисованной тайной вечерей с рок-идолами), я хотела купить моему другу-гею из Берлина, подозрительно замороченному на вичхаусе, футболку с группой "Сектор газа". За полчаса до того, как мы встретились, началась гроза с молнией и ливнем, так что Саша проторчала полчаса в подворотне, а мне пришлось пересечь вброд грязную мутную холодную реку, которой стала улица Восстания. Первое, о чем можно подумать после такого, - необходимо немедленно выпить. В винном отделе Стокмана играла You Have Killed Me Моррисси, и мне удалось найти белое вино без пробки за 180, и кто только включает Моррисси в плейлисты супермаркетов, прислушайтесь, В Стокмане всегда играет что-то любопытное, если не предложения купить скидочную карту.
И так как во все возможные планы вторгся алкоголь, все закончилось часовой прогулкой с мокрыми ногами мимо невыносимо источающих влажный жар парков и станции Горьковская, которая похожа на летающую тарелку и тем, что мы ели брауни, забыв купить мороженое, и слушали Нирвану на старых аудиокассетах.



Я вообще не думала, что от вина на следующее утро можно так подыхать, как сегодня. Хотя я все равно возлагаю основную вину на ярко-голубой бесплатный коктейль в W отеле, который наливали из какой-то белой пластиковой канистры. Серьезно, они могли хотя бы спрятать канистру. Там был парень с потрясающими рыжими волосами, и я сказала ему, что у него прекрасные волосы, а он ответил, что людям всегда это либо очень сильно нравится, либо наоборот, и почему-то нравится девушкам, но не нравится парням. Не знаю, что он имел в виду. Если бы он только знал, как на меня действуют рыжие парни, они гипнотизируют меня до очарованного оцепенения, - может тогда он бы пояснил. И Something a la mode играли всего минут сорок.
Гребной клуб,кстати, какое-то странное место, с этим огромным пустым пространством в середине и маленьким баром и деревянным танцполом по краю. К тому же мы слишком много падали на колени (зачем?) и боялись уйти до самого утра, потому что никто не помнил, как мы туда попали и в какой стороне метро.

Я нашла старую пленку 2009 года, фотография оттуда. Не знаю, кто на ней.Хотя и догадываюсь.

I don't know... I really think this conversation is becoming circular.

Я многое люблю в журналистике, но больше всего - отстойные интервью. Я обожаю отстойные интервью. В интервью вообще никогда не знаешь, как же все обернется, и ты в постоянной паранойе, что диктофон перестал записывать, и что прошло уже двадцать минут, а этот придурок так и не сказал ни слова интересного, и вообще непонятно, что дальше спрашивать. В конце концов ты начинаешь думать об этом все меньше и меньше (кроме паранойи с диктофоном), но все равно, что может быть интереснее, чем когда все идет катастрофически не так, как надо?

Интервью 1984 года с Бликсой Баргельдом и Ником Кейвом, которое я случайно обнаружила, - это просто эталон того, как можно облажаться, когда берешь интервью. Журналист задает неимоверно тупые вопросы и бормочет их слишком быстро, особенно для интервью с двумя людьми, которые уже довольно сильно пьяны. Кейв пытаются поймать пролетающую мимо муху и залпом выпивает содержимое своего стакана.

July

К анархии, бедности и безумию

Я долго сидел на балконе и думал про множество всякой всячины. И прежде всего в эту всячину затесалось подозрение, что мои странные и неуправляемые инстинкты могут со мной сотворить, прежде чем я получу шанс стать богатым. Независимо от того, как мне хотелось всех тех вещей, на покупку которых требовались деньги, какой-то дьявольский поток нес меня в противоположном направлении - к анархии, бедности и безумию. 

Хантер С. Томпсон

И почему мне это знакомо?

"Сломать пианино сложнее, чем сломать гитару. Зато пианино дольше горит"

Не знаю, что будет, если пять дней подряд слушать только Ника Кейва. В любом случае, если и обнаружится вселенская тоска, я уже буду в Берлине, где все красивые сознательные дети существуют на иных уровнях рефлексии. То есть где ты постоянно глотаешь Егермайстер, куришь траву, тупо хихикаешь много часов подряд, чувствуешь все что только можно и желаешь половину из того, что увидел. Can't wait.
Вообще мне кажется, что у австралийцев есть определенные проблемы, парадоксально сближающие их с русскими: они живут в огромной стране и ожесточенно хотят из нее свалить, и очень многие австралийские музыканты пишут невероятно мрачную музыку (ну хотя бы Liars). а ведь там такая хорошая погода.
А теперь, собственно, Ник Кейв. 

Обычно перед началом интервью я спрашиваю: вам нужен интересный материал, или правдивая история?

Что я могу сказать: перед вами человек, который узнал о гибели своего отца, сидя в полицейском отделении города Мельбурна, куда был доставлен по подозрению в краже со взломом.

Люди считают меня угрюмым. Ну что ж, наверное, это потому, что я, и правда, написал кучу песен про смерть и прочее дерьмо.

Я австралиец. Я вырос в Австралии — в стране, у которой никогда не было своей культуры, кроме, конечно, культуры аборигенов. И, наверное, именно за это я больше всего благодарен ей — за то, что она заставила меня искать что-то в других странах. А поиск — это самое важное, так мне кажется.

Я убежден, что Америка так или иначе ответственна за все самые страшные трагедии последнего времени. С другой стороны, я понимаю, что именно оттуда пришли многие великие культурные явления. Поэтому Америка для меня, как Библия: в ней есть истории ужаса, а есть истории любви.

Любовь — это всегда обещание, а я люблю давать обещания.

Я люблю рок-н-ролл. Это невероятная революционная форма самовыражения, способная изменить человека так, что он сам себя перестает узнавать. Впрочем, я вынужден признать: в рок-н-ролле очень много говна. Очень.

Я, блин, не Спрингстин.

Я не могу и не хочу притворяться обычным человеком, как это делают многие рок-звезды. Сама идея того, что богатые музыканты изо всех сил пытаются доказать, что они просто обычные люди, вызывает у меня падучую. Это очень болезненная штука: доказывать, что ты такой же, как все, будучи внутри надменным и горделивым. Поэтому я и не играю в обычного человека и не пишу для обычных людей песен.

Мне приятно слышать, что мои песни вдохновляют писателей и художников. В каком-то смысле это лучший комплимент, который мне можно сделать. Ведь искусство — это всегда обмен.

Мне нравится писать невеселые песни.

Со всей ответственностью хочу сказать, что в моей голове нет никакого внутреннего голоса, который говорит мне: «Ты мог бы сделать лучше, чувак».

Я чувствую, что привязан к своим стихам.

Очень давно я спросил кого-то: ну и о чем мне писать. Ответ был такой: о любви и Боге. И я подумал: хорошая идея.
 
Многие люди считают, что то, как я создаю свои песни — это злая насмешка над творческим процессом. Таким мудакам я всегда говорю: «Если ты хочешь написать что-то, ты должен просто сесть за стол и сделать это. Никакая, бля, гребаная фея-крестница ничего не принесет тебе с неба, пока ты гуляешь в поисках вдохновения по осеннему парку». А вообще, конечно, было бы ништяк, если бы ты мог пойти в магазин и купить себе 11 новых песен, две из которых — это стопроцентные хиты.

Я не верю во вдохновение. Я верю в то, что творчество — это работа. Гениальные вещи — это, прежде всего, усидчивость. А вдохновение — это странное переоцененное явление, которое, как мне кажется, существует лишь для того, чтобы списывать на его отсутствие то, что на самом деле является отсутствием таланта и работоспособности.

Ты должен быть безжалостен к тому, что написал. Иначе у тебя не будет никакого права относиться к своему творчеству хорошо. Если ты не можешь занести скальпель над своими произведениям, то они всегда будут оставаться чудовищными уродцами, покрытыми бородавками и окостенелыми наростами. Когда я задумываю песню, в которой должно быть пять строк, я пишу двадцать и даже больше. А потом беру в руки самый страшный секач и начинаю отрубать все лишнее. Конечно, прольется кровь. Но только так ты получишь то, что действительно нужно.

Бессонница — лучший наркотик для творчества.

Многие люди говорят: «Из своего наркотического опыта я вынес одну вещь». И несут дальше какую-то чушь. Я вынес две вещи: я понял, что меня не так-то просто перешибить даже самым адским коктейлем и что единственное, что ты должен уметь, — это контролировать то, что загоняешь в свое тело.

Не все наркотики одинаково плохи или хороши. По-настоящему скверными мне кажутся те, которые достаются бесплатно.

Я жрал наркотики просто потому, что они заставляли меня чувствовать происходящее лучше.

Aaron Young

Aaron Young art in Purple Fashion Magazine. LA-raised, he is one of the most uncompromising and fearless artist of the decade. 

For his final undergrad project at San Francisco Art Institute in 2000, multimedia artist Aaron Young made a video of a motorcyclist doing tire burnouts in Diego Rivera's former studio space. "It almost got me kicked out of school," he says. "But my professor stood up for me." Four years later, Young was vindicated when MoMA snapped up the piece for $5,000. The throttle on his career has been open ever since. In 2006 he was selected for the Whitney Biennial, and the following year Tom Ford threw the after-party for Young's performance piece Greeting Card, in which 13 bikers carved skids and whirls into 288 plywood panels on the floor of New York City's Park Avenue Armory—while spectators watched in gas masks. Young's pieces now fetch six-figure sums. "I find it really tough to swallow when collectors resell my work for a shitload of money," he says. "Not because I'm not getting it. It just kills the purity." Next up is an enormous gold-dipped Roman chariot impaled on a 30-foot column inside Rome's 2,000-year-old Teatro di Marcello—"the biggest thing I've ever done," Young says. Don't expect that to be true for long.









Text via Details.com